Режина: Мои жители

Мы помним свою жизнь только с того момента, как нам дают имя, настояшее имя, а не то, что придумала фирма-производитель. Не вопрос, иногда эти имена совпадают, - но всё едино имя должен произнести хозяин, а иначе какая ты кукла, если у тебя хозяина нет?

Судя по книгам и статьям, большие механизмы выплавляют нас из пластика и резины, вживляют нам в головы волосы и раскрашивают лица. Впрочем, возможно, моё первое лицо ещё раскрашивал человек - как-никак меня создавали в начале девяностых. Потом нас привязывают проволочками к коробкам, а коробки отправляют по магазинам. В магазинах нас покупают люди; люди же и дают нам имена. Тогда-то мы и оживаем - и остаёмся навсегда в жизни людей, которые думают, что играют нами, а на деле - придумывают об нас роли для себя.

Я не помню, как меня выплавляли и раскрашивали, как везли в Польшу и продавали на рынке, как перевозили за границу в Латвию; я не помню, как та девчонка с тёмными глазами и молочно-белой кожей открывала мою розовую коробку дрожащими ручонками - ну, то есть, это я думаю, что они должны были дрожать: как-никак, первая настояшая Барби во всём дворе. Возможно, девчонка блаженно вдыхала запах ванили, идущий от моих волос, - маленькие люди, как правило, любят приятные запахи. Я помню себя с того момента, как девчонка сказала "Ирма"; она сказала это имя своей подружке, а подружка заметила, что та злодейка из фильма "Богатые тоже плачут", конечно, совсем на меня не похожа, но имя мне идёт.

С тех пор начались мои злоключения. Кажется, отрицательный персонаж из дурацкой мыльной оперы определил мою судьбу - я играла счастливых в личной жизни положительных героинь только тогда, когда девчонка давала меня поиграть своим подругам. В остальное время я играла роковых женщин, злодеек, отравительниц и всяческих криминальных элементов. "Аукнется же тебе", - мрачно думала я, но что я-то могла поделать? Я видела девчонкиных больших людей - те ещё фрукты, я вам скажу; какому такому правильному общению она могла научиться?

Девчонка шила мне платья - неплохо шила, надо сказать, - а один раз даже купила в сувенирном магазине дорогущий брелок с маленькими кедами, как раз по моей ноге, разобрала его - и так у меня появилась ещё одна пара обуви, помимо ужасных китчевых туфель ярко-розового цвета, которыми меня неизвестно за что наградила фирма-производитель. Девчонка играла со своими подругами в "конкурсы модельеров", на которых занимала, в лучшем случае, второе место, но, слава богу, понимала, что дело не во мне и даже не в её шитье, а в человеческих симпатиях и антипатиях. Вообще-то, она долго меня любила, даже когда мои чудесные волосы потускнели и на четверть вылезли, даже когда моя длинная шея треснула по шву и шейный шарнир провалился в голову. Девчонка долго плакала, но догадалась натянуть голову пониже - шея стала неестественно короткой, но голова держалась. С тех пор мой шейный шарнир бренчал внутри головы наподобие погремушки. Ещё девчонка попыталась соорудить мне чёлку - вышло плохо, потому что моя маленькая хозяйка не знала, что искусственные волосы можно укладывать кипятком. Тогда она взяла капроновую верёвку и сделала чуть вьющуюся длинную чёлку из неё - вышло вполне себе приемлемо, разве что капроновое волокно блестело сильнее, чем потускневший саран.

Ещё девчонке нравилось со мной гулять - и, знаете ли, не только для того, чтобы мною хвастаться. Она, видите ли, не особенно-то любила делить с подругами свой внутренний мир - а мне рассказывала про всякие фантастические миры, ну, знаете, что у девчонок обычно в голове: приключения, путешествия, балы, дуэли, все дела. Как-то раз мы пошли кататься на санках - и ужас, что там случилось! В то время люди - и большие, и маленькие - отчего-то любили ссориться об то, что одни знали лучше один язык, а другие - другой. Доходило до драк. И вот одна маленькая дрянь из тех, что говорили на другом языке, взяла и отняла меня у неё! Девчонка дико закричала, а я обречённо подумала: "Сломают, как пить дать сломают". К счастью, кто-то более умный - я не разобрала в зимних вечерних сумерках, кто это был, большой или маленький, мужчина или женщина - отобрал меня у маленькой дряни и вернул обратно хозяйке. Тогда маленькие люди перестали задирать друг друга и помирились, и я успокоилась.

Конец той моей жизни был печален и предсказуем: моя бедная шея сломалась совсем, мои волосы спутались так, что их пришлось коротко остричь; мою голову разрезали и посадили на китайское пластмассовое тело, совершенно не подходящее по цвету. Мне оставалось недолго, совсем чуть-чуть - у хозяйки сначала появилась новая кукла по имени Вероника, крупная, полная, с резиновыми руками и ногами и глуповатым круглым лицом, а потом ещё одна - по имени Эстефания, сутулая, неуклюжая, но с томными голубыми глазами, блестящими белокурыми кудряшками и задумчивой линией рта. Девчонка решила выкинуть мою почти убитую голову, но напоследок вырезала из неё мои глаза - ей нравился мой аккуратный айпринт. Она скинула то, что осталось от моей головы, с балкона пятого этажа, а глаза пришила на повязку, сшитую из капронового чулка. Эту повязку девчонка нацепляла на голову Эстефании - и представляла, что она - это я: новая, прекрасная, пахнущая ванилью. Потом эта повязка потерялась - и я сгинула совсем. Физически, я имею в виду.

Тогда-то началась моя вторая жизнь: внутри, в сознании и подсознании хозяйки, в моих ролях, тщательно повторяемых ею в жизни. Это я была в каждом её неудачном романе, в каждой несбывшейся мечте, в каждой неблагодарной работе, в каждой мысли о прекращении своего существования. Так продолжалось долго - лет пятнадцать, редкая кукла доживает до столь почтенного возраста. А потом, после очередного любовного разочарования, девчонка - ну, то есть, уже не девчонка, а взрослая женщина с привычно-тёмными, но уже горькими, как тот травяной настой, что она пьёт "от сердца", глазами, с наметившимися морщинками возле рта, с такой же сутулой спиной, как у Эстефании, с такими же немодно-пышными формами, как у Вероники, - сказала вслух: "Кажется, опять я себе какую-то фигню заказала" - и снова стала покупать кукол.

Куклы были нужны ей не только, чтобы играть об них новую жизнь, но и для того, чтобы научиться их реставрировать и переделывать. У моей хозяйки, знаете ли, есть небольшой талант художника, который она долго закапывала, а недавно вот решила откопать. Женщина извела тонны виниловых голов, тонких кисточек, акриловых красок и прозрачных лаков, прежде чем научилась рисовать так, чтобы руки не дрожали, а линии получались уверенными и тонкими, а я всё ждала, догадается ли она меня себе вернуть. Она всё чаще думала обо мне, я это знаю, она нашла фотографию моей точной копии в интернете и удивилась, какая я была красивая, - оказалось, она помнила моё лицо только в общих чертах.

Сначала она думала выиграть меня на аукционе, но после отказалась от этой мысли, решив нарисовать меня на какой-нибудь старой болванке. Не из жадности, а потому что решила: раз сломала сама, то и воссоздаст сама. Старых болванок было три - это были куклы с такими же чертами лица, как и у меня, но сильно подпорченные временем и неуёмными играми. В одной болванке поселился персонаж по имени Ноа - это была судья из административного суда, строгая и важная, но в нерабочее время с удовольствием носившая легкомысленные розовые платья. Вторую и третью болванку звали Джина и Карен - но эти персонажи не были настолько дороги хозяйке, чтобы не выгнать их во имя моего возвращения.

Джина была первой, на ком хозяйка опробовала мой макияж. Увы - глаза получились слишком маленькими, похожими по форме на те, какие рисовали куклам Барби в восьмидесятые годы, а общий вид получился слишком нежным и невинным, слишком юным и беззаботным, чтобы я могла поселиться в этом теле. Следующую попытку вернуть меня хозяйка сделала через несколько месяцев - на сей раз жертвой пала более загорелая Карен, и попытка получилась удачной. Я разрешила хозяйке сделать мне чуть более тёмные брови, волнистые волосы и бежевые губы. В конце концов, носить ярко-розовые губы в двадцать первом веке - это моветон, тёмно-коричневый цвет выглядит на загорелой коже лучше светло-коричневого, а о пышных волнистых волосах я мечтала всегда.

Так началась моя новая, третья, самая лучшая жизнь. Теперь у меня роскошное шарнирное тело с двенадцатью точками артикуляции, аккуратный макияж не хуже фабричного и завитые горячими щипцами волосы; я играю роль студентки первого курса химфака, старшей дочери Ноа. А Джина играет роль одной из моих младших сестричек. Теперь она, дескать, страдает от кризиса идентичности, не хочет быть слишком похожей на старшую сестру - и требует себе новый макияж, со звёздочками в глазах. Добьётся своего, вот увидите.

Четвёртый Генерал читет лекцию, смотря - по обыкновению - чуть мимо своих учеников. Это раздражает и притягивает одновременно. "Надо перенять эту привычку", - думает Стейша.

- Может статься, - говорит он, - что вы захотите отомстить кому-нибудь из своего человеческого прошлого. Это допустимо. Но при двух условиях. Во-первых, делайте это в свободное от учёбы и работы время. Во-вторых, делайте это быстро, тихо и чисто, не привлекая внимание Светлых и человеческих правоохранительных органов. Ради Мрака, никаких дешёвых киношных сцен! Вы демоны и должны знать себе цену. И - никому из прошлого не обязаны ничего доказывать. Вопросы есть?

Стейша тянет руку.

- Да?

- А что будет с теми, кто привлёк-таки внимание и - ну, остался жив и вернулся?

- Молодец. Хороший вопрос, - Генерал растягивает тонкие губы в улыбке, а глаза холодные-холодные и по-прежнему смотрят чуть мимо. - Для проштрафившихся у нас есть чудесный карцер и замечательные общественные работы. Я ответил?

- Да, мой Лорд.

Одо работает за компьютером, время от времени потягивая остывший кофе. Чёртов проект, чёртов заказчик, чёртовы сроки! Работай круглые сутки как дурак... зато потом можно будет съездить с Фэйт и девочками на курорт. На целый месяц.

Фэйт спит в кровати, совсем рядом. Эх. Сколько уж дней ему не до жены...

Два часа ночи.

Хочется есть.

Одо наклоняется к Фэйт, щекочет её.

- Лапуль, ну проснись, лапуль!

- А? - Фэйт разлепляет светло-голубые глаза. Тёмные короткие волосы встрёпаны. - Чего тебе?

"Хорошенькая, даже после двух родов - хорошенькая, но чёртов проект..."

- Лапуль, там в теплице был здоровенный огурец. Принеси, а?

- Зай, ты нарываешься.

- Ты обещала быть хорошей женой! - в зеленовато-карих глазах обида.

"Эх, Одо, Одо. Совсем как ребёнок..."

Фэйт вздыхает, накидывает на ночнушку халат, выходит за дверь, нарочито-громко шаркая тапками.

Заходит за угол.

Луна полная. Светло.

...Холодная как лёд рука затыкает Фэйт рот. Другая - обхватывает тело. Прочно. Не вырваться.

Что-то чужое, нечеловеческое прижимает женщину к стене дома. Теперь Фэйт видит его... её. Бледная с прозеленью кожа, длинные седые волосы, разные глаза - один зелёный, другой голубой. Демон. Но что-то знакомое есть в чертах этого лица... что?

Додумать Фэйт не успевает. Демон убирает руку с её рта - и впивается в губы жертвы своим холодным ртом. Полминуты - и к ногам чудовища падает остывающий труп.

- Лапуль, ты где там? Не можешь найти огурец?

Прежде, чем Одо выходит из дома, Стейша ступает на широкую лунную дорогу - и поднимается по ней, глядя чуть мимо всевидящего лика луны.

Худенькая девушка со светло-серой кожей и голубыми волосами спала, крепко обняв огромную вязаную куклу - судя по виду, мужского пола и крайне мизантропичного характера. Кукла ехидно смотрела из-под длинных нитяных чёрных волос вышитыми глазами в стену, словно ожидая, когда хозяйка проснётся и выпустит игрушку из надоевших за ночь объятий.

Запищал будильник - нудно и громко. Девушка, не открывая глаза, попыталась прихлопнуть его рукой, однако будильник ловко отскочил в сторону, не переставая пищать.

- И вот так всегда, Северус, - хмуро пробормотала девушка, обращаясь к кукле. - Доброе, доброе утро. Маленькой Эдит пора в школу.

Выражение лица Северуса явно говорило о том, что он согласен с хозяйкой на все сто.

Эдит разлепила глаза, выбралась из-под одеяла, выключила будильник - и усадила игрушечного собеседника к стене. Нашарила под кроватью зелёные пушистые тапки, накинула зелёный в серебристую полоску халат. Вышла из комнаты, шаркая ногами и почёсывая растрёпанную голубоволосую голову.

Через несколько минут Эдит вернулась, держа в руках огромную кружку с горячим крепким кофе. Кружка тоже была зелёной - с портретом мужчины, подозрительно похожего на вязаного приятеля девушки.

- Извини, Северус, - бросила Эдит, присев на край кровати, - тебе попить не предлагаю. Ты заплесневеешь и характер у тебя совсем испортится.

Допив кофе, Эдит подошла к большому трюмо. Провела ладонью вдоль лица и тела, шепча заклинание. Пара секунд - и из зеркала на Эдит смотрела вполне человеческая девушка с кожей нездорово-бледного цвета и длинными пепельными волосами.

- Надо как-нибудь попробовать чёрный, как у тебя, - сказала Эдит, задумчиво накручивая на палец длинную прядь, - а, Северус?

Северус вполне предсказуемо ничего не ответил. Девушку это не смутило. Она продолжила разговаривать, роясь в шкафу.

- Матильда, что характерно, натворила делов - и не нарушила ни одного закона, ни одного, Свет её раздери, правила. Ей всё сходит с рук, Северус. Я сегодня надену юбку, как ты думаешь, мне пойдёт? Так вот, Матильда ушла из разведки, ничего толком не узнав, да ещё и влюбила в себя этого человеческого кретина - и он теперь, разумеется, чувствует тонкие, прости Металлия, вибрации моей тёмной, мать её, ауры - и пырится на меня как идиот, - собственно, почему "как"? И мне теперь, Северус, надо что-то делать с этой его восприимчивостью - и заодно вычислять Светлых. Как ты думаешь, Эмилия - одна из них, верно? Свет побери эту человеческую личину, Северус, мне совсем не идёт зелёный.

Северус молчал.

Но девушку, кажется, это устраивало.